 |
|
||||
Сергей Михайлович Соловьев.
"История России с древнейших времен".
Содержание
Книга I. Русь изначальная.
Аннотация
Эта книга включает в себя первый и второй тома главного труда жизни С. М. Соловьева – «История России с древнейших времен». Первый том охватывает события с древнейших времен до конца правления киевского великого князя Ярослава Владимировича Мудрого; второй – с 1054 по 1228 г.
Предисловие
Русскому историку, представляющему свой труд во второй половине XIX века, не нужно говорить читателям о значении, пользе истории отечественной; его обязанность предуведомить их только об основной мысли труда.
Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию – вот обязанность историка в настоящее время, как понимает ее автор предлагаемого труда.
Русская история открывается тем явлением, что несколько племен, не видя возможности выхода из родового, особного быта, призывают князя из чужого рода, призывают единую общую власть, которая соединяет роды в одно целое, дает им наряд, сосредоточивает силы северных племен, пользуется этими силами для сосредоточения остальных племен нынешней средней и южной России. Здесь главный вопрос для историка состоит в том, как определились отношения между призванным правительственным началом и призвавшими племенами, равно и теми, которые были подчинены впоследствии; как изменился быт этих племен вследствие влияния правительственного начала – непосредственно и посредством другого начала – дружины, и как, в свою очередь, быт племен действовал на определение отношений между правительственным началом и остальным народонаселением при установлении внутреннего порядка или наряда. Замечаем именно могущественное влияние этого быта, замечаем другие влияния, влияние греко‑римское, которое проникает вследствие принятия христанства от Византии и обнаруживается преимущественно в области права. Но, кроме греков, новорожденная Русь находится в тесной связи, в беспрестанных сношениях с другим европейским народом – с норманнами: от них пришли первые князья, норманны составляли главным образом первоначальную дружину, беспрестанно являлись при дворе наших князей, как наемники участвовали почти во всех походах, – каково же было их влияние? Оказывается, что оно было незначительно. Норманны не были господствующим племенем, они только служили князьям туземных племен; многие служили только временно; те же, которые оставались в Руси навсегда, по своей численной незначительности быстро сливались с туземцами, тем более что в своем народном быте не находили препятствий к этому слиянию. Таким образом, при начале русского общества не может быть речи о господстве норманнов, о норманском периоде.
Выше замечено, что быт племен, быт родовой могущественно действовал при определении отношений между правительственным началом и остальным народонаселением. Этот быт долженствовал потерпеть изменения вследствие влияния новых начал, но оставался еще столько могущественным, что в свою очередь действовал на изменявшие его начала; и когда семья княжеская, семья Рюриковичей, стала многочисленна, то между членами ее начинают господствовать родовые отношения, тем более что род Рюрика, как род владетельный, не подчинялся влиянию никакого другого начала. Князья считают всю Русскую землю в общем, нераздельном владении целого рода своего, причем старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе, другие родичи смотря по степени своего старшинства занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные; связь между старшими и младшими членами рода чисто родовая, а не государственная; единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший или великий князь, то достоинство его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском; этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и остальные родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства. Такие отношения в роде правителей, такой порядок преемства, такие переходы князей могущественно действуют на весь общественный быт древней Руси, на определение отношений правительственного начала к дружине и к остальному народонаселению, одним словом, находятся на первом плане, характеризуют время.
Начало перемены в означенном порядке вещей мы замечаем во второй половине XII века, когда Северная Русь выступает на сцену; замечаем здесь, на севере, новые начала, новые отношения, имеющие произвести новый порядок вещей, замечаем перемену в отношениях старшего князя к младшим, ослабление родовой связи между княжескими линиями, из которых каждая стремится увеличить свои силы на счет других линий и подчинить себе последние уже в государственном смысле. Таким образом, чрез ослабление родовой связи между княжескими линиями, чрез их отчуждение друг от друга и чрез видимое нарушение единства Русской земли приготовляется путь к ее собиранию, сосредоточению, сплочению частей около одного центра, под властию одного государя.
Первым следствием ослабления родовой связи между княжескими линиями, отчуждения их друг от друга было временное отделение Южной Руси от Северной, последовавшее по смерти Всеволода III. Не имея таких прочных основ государственного быта, какими обладала Северная Русь, Южная Русь после татарского нашествия подпала под власть князей литовских. Это обстоятельство не было гибельно для народности юго‑западных русских областей, потому что литовские завоеватели приняли русскую веру, русский язык, все оставалось по‑старому; но гибельно было для русской жизни на юго‑западе соединение всех литовско‑русских владений с Польшею вследствие восшествия на польский престол литовского князя Ягайла: с этих пор Юго‑Западная Русь должна была вступить в бесплодную для своего народного развития борьбу с Польшею для сохранения своей народности, основою которой была вера; успех этой борьбы, возможность для Юго‑Западной Руси сохранить свою народность условливались ходом дел в Северной Руси, ее самостоятельностью и могуществом.
Здесь новый порядок вещей утверждался неослабно. Вскоре по смерти Всеволода III, по отделении Южной Руси от Северной, явились и в последней татары, опустошили значительную ее часть, наложили дань на жителей, заставили князей брать от ханов ярлыки на княжение. Так как для нас предметом первой важности была смена старого порядка вещей новым, переход родовых княжеских отношений в государственные, отчего зависело единство, могущество Руси и перемена внутреннего порядка, и так как начала нового порядка вещей на севере мы замечаем прежде татар, то монгольские отношения должны быть важны для нас в той мере, в какой содействовали утверждению этого нового порядка вещей. Мы замечаем, что влияние татар не было здесь главным и решительным. Татары остались жить вдалеке, заботились только о сборе дани, нисколько не вмешиваясь во внутренние отношения, оставляя все как было, следовательно, оставляя на полной свободе действовать те новые отношения, какие начались на севере прежде них. Ярлык ханский не утверждал князя неприкосновенным на столе, он только обеспечивал волость его от татарского нашествий; в своих борьбах князья не обращали внимания на ярлыки; они знали, что всякий из них, кто свезет больше денег в Орду, получит ярлык преимущественно перед другим и войско на помощь. Независимо от татар обнаруживаются на севере явления, знаменующие новый порядок, – именно ослабление родовой связи, восстания сильнейших князей на слабейших мимо родовых прав, старание приобрести средства к усилению своего княжества на счет других. Татары в этой борьбе являются для князей только орудиями, следовательно, историк не имеет права с половины XIII века прерывать естественную нить событий – именно постепенный переход родовых княжеских отношений в государственные – и вставлять татарский период, выдвигать на первый план татар, татарские отношения, вследствие чего необходимо закрываются главные явления, главные причины этих явлений.
Борьба отдельных княжеств оканчивается на севере тем, что княжество Московское вследствие разных обстоятельств пересиливает все остальные, московские князья начинают собирать Русскую землю: постепенно подчиняют и потом присоединяют они к своему владению остальные княжества, постепенно в собственном роде их родовые отношения уступают место государственным, удельные князья теряют права свои одно за другим, пока, наконец, в завещании Иоанна IV удельный князь становится совершенно подданным великого князя, старшего брата, который носит уже титул царя. Это главное, основное явление – переход родовых отношений между князьями в государственные – условливает ряд других явлений, сильно отзывается в отношениях правительственного начала к дружине и остальному народонаселению; единство, соединение частей условливает силу, которою новое государство пользуется для того, чтобы победить татар и начать наступательное движение на Азию; с другой стороны, усиление Северной Руси вследствие нового порядка вещей условливает успешную борьбу ее с королевством Польским, постоянною целию которой становится соединение обеих половин Руси под одною державою; наконец, соединение частей, единовластие, окончание внутренней борьбы дает Московскому государству возможность войти в сношения с европейскими государствами, приготовлять себе место среди них.
В таком положении находилась Русь в конце XVI века, когда пресеклась Рюрикова династия. Начало XVII века ознаменовано страшными смутами, грозившими юному государству разрушением. Крамолами людей, питавших старинные притязания, нарушена была духовная и материальная связь областей с правительственным средоточием: части разрознились в противоположных стремлениях. Земля замутилась; своекорыстным стремлениям людей, хотевших воспользоваться таким положением дел для своих выгод, хотевших жить на счет государства, открылось свободное поприще.
Несмотря, однако, на страшные удары, на множество врагов внутренних и внешних, государство спаслось; связь религиозная и связь гражданская были в нем так сильны, что, несмотря на отсутствие видимого сосредоточивающего начала, части соединились, государство было очищено от врагов внутренних и внешних, избран государь всею Землею. Так юное государство со славою выдержало тяжкое испытание, при котором ясно выказалась его крепость.
С новою династией начинается приготовление к тому порядку вещей, который знаменует государственную жизнь России среди европейских держав. При первых трех государях новой династии мы видим уже начало важнейших преобразований: является постоянное войско, обученное иностранному строю, приготовляется, следовательно, важнейшая перемена в судьбе древнего служивого сословия, так сильно отозвавшаяся в общественном строе; видим начатки кораблестроения; видим стремление установить нашу торговлю на новых началах; иностранцам даются привилегии для учреждения фабрик, заводов; внешние сношения начинают принимать другой характер; громко высказывается необходимость просвещения, заводятся училища; при дворе и в домах частных людей являются новые обычаи; определяются отношения церкви к государству. Преобразователь воспитывается уже в понятиях преобразования, вместе с обществом приготовляется он идти только далее по начертанному пути, докончить начатое, решить нерешенное. Так тесно связан в нашей истории XVII век с первою половиною XVIII, разделять их нельзя. Во второй половине XVIII века замечаем новое направление: заимствование плодов европейской цивилизации с исключительною целию материального благосостояния оказывается недостаточным, является потребность в духовном, нравственном просвещении, потребность вложить душу в приготовленное прежде тело, как выражались лучшие люди эпохи. Наконец, в наше время просвещение принесло свой необходимый плод – познание вообще привело к самопознанию.
Таков ход русской истории, такова связь главных явлений, в ней замечаемых.
Первый том
Глава I.
Природа Русской государственной области и ее влияние на историю. – Равнинность страны. – Соседство ее с Среднею Азией. – Столкновение кочевников с оседлым народонаселением. – Периоды борьбы между ними. – Козаки. – Племена славянские и финские. – Славянская колонизация. – Значение рек на великой равнине. – Четыре главные части древней России. – Озерная область Новгородская. – Область Западной Двины. – Литва. – Область Днепра. – Область Верхней Волги. – Путь распространения русских владений. – Область Дона. – Влияние природы на характер народный.
Прочитать всю главу...Глава II.
Постепенное распространение сведений о Северо‑Восточной Европе в древности. – Быт народов, здесь обитавших. – Скифы. – Агатирсы. – Невры. – Андрофаги. – Меланхлены. – Будины. – Гелоны. – Тавры. – Сарматы. – Бастарны. – Аланы. – Греческие колонии на северном берегу Понта. – Торговля. – Характер азиатского движения.
Прочитать всю главу...Глава III.
Славянское племя. – Его движение. – Венеды Тацита. – Анты и сербы. – Движение славянских племен, по русскому начальному летописцу. – Родовой быт славян. – Города. – Нравы и обычаи. – Гостеприимство. – Обращение с пленными. – Брак. – Погребение. – Жилища. – Образ ведения войны. – Религия. – Финское племя. – Литовское племя. – Ятвяги. – Готское движение. – Гунны. – Авары. – Козары. – Варяги. – Русь.
Прочитать всю главу...Глава IV.
Призвание варягов‑руси северными племенами славянскими и финскими. – Следствия этого явления. – Обзор состояния европейских народов, преимущественно славянских, в половине IX века.
Прочитать всю главу...Глава V.
Предания о Рюрике, об Аскольде и Дире. – Олег, его движение на юг, поселение в Киеве. – Строение городов, дани, подчинение племен. – Греческий поход. – Договор Олега с греками. – Смерть Олега, значение его в памяти народной. – Предание об Игоре. – Походы на Константинополь. – Договор с греками. – Печенеги. – Смерть Игоря, его характер в преданиях. – Свенельд. – Походы руссов на Востоке.
Прочитать всю главу...Глава VI.
Правление Ольги. – Месть древлянам. – Значение предания об этой мести. – Характер Ольги в предании. – Ее уставы. – Принятие христианства Ольгою. – Характер сына ее Святослава. – Его походы на вятичей и козаров. – Святослав в Дунайской Болгарии. – Печенеги под Киевом. – Смерть Ольги. – Распоряжение Святослава относительно сыновей. – Возвращение его в Болгарию. – Война с греками. – Смерть Святослава. – Характер его в предании. – Усобица между сыновьями Святослава. – Владимир в Киеве. – Усиление язычества. – Буйство варягов, уход их в Грецию. (946–980)
Прочитать всю главу...Глава VII. Владимир Святой. Ярослав I.
Несостоятельность язычества. – Известие о принятии христианства Владимиром. – Распространение христианства на Руси при Владимире. – Средства к утверждению христианства. – Влияние духовенства. – Войны Владимира. – Первое столкновение с западными славянами. – Борьба с печенегами. – Смерть Владимира, его характер. – Усобица между сыновьями Владимира. – Утверждение Ярослава в Киеве. – Отношения к Скандинавии и Польше. – Последняя греческая война. – Борьба с печенегами. – Внутренняя деятельность Ярослава. (980–1054)
Прочитать всю главу...Глава VIII. Внутреннее состояние русского общества в первый период его существования.
Значение князя. – Дружина, ее отношение к князю и к земле. – Бояре, мужи, гриди, огнищане, тиуны, отроки. – Городовые и сельские полки. – Тысяцкий. – Способы ведения войны. – Городское и сельское народонаселение. – Рабы. – Русская Правда. – Нравы эпохи. – Обычаи. – Занятие жителей. – Состояние религии. – Монашество. – Управление и материальные средства церкви. – Грамотность. – Песни. – Определение степени норманского влияния.
Прочитать всю главу...Второй том
Дополнения ко второму тому
Глава I. О княжеских отношениях вообще.
Завещание Ярослава I. – Нераздельность рода. – Значение старшего в роде, или великого князя. – Права на старшинство. – Потеря этих прав. – Отчина. – Отношение волости младшего князя к старшему.
Прочитать всю главу...Глава II. События при жизни сыновей Ярослава I (1054–1093).
Линии Рюрикова рода, Изяславичи и Ярославичи. – Распоряжения последних насчет своих волостей. – Движения Ростислава Владимировича и гибель его. – Движения Всеслава полоцкого и плен его. – Нашествие половцев. – Поражение Ярославичей. – Восстание киевлян и бегство великого князя Изяслава из Киева. – Возвращение его и вторичное изгнание. – Вторичное возвращение Изяслава и смерть его в битве против обделенных племянников. – Характер первых усобиц. – Княжение Всеволода Ярославича в Киеве. – Новые движения обделенных князей. – Усобицы на Волыни. – Борьба с Всеславом полоцким. – Смерть великого князя Всеволода Ярославича. – Печальное состояние Руси. – Борьба с половцами, торками, финскими и литовскими племенами, болгарами, поляками. – Дружина Ярославичей.
Прочитать всю главу...Глава III. События при внуках Ярослава I (1093–1125).
Прежние причины усобиц. – Характер Владимира Мономаха. – Он уступает старшинство Святополку Изяславичу. – Характер последнего. – Нашествие половцев. – Олег Святославич в Чернигове. – Борьба с ним Святополка и Владимира. – Неудача Олега на севере. – Послание Мономаха к Олегу. – Съезд князей в Любече и прекращение борьбы на востоке. – Новая усобица на западе вследствие ослепления Василька Ростиславича. – Прекращение ее на Витичевском съезде. – Распоряжение насчет Новгорода Великого. – Судьба Ярослава Ярополковича, племянника великого князя. – События в Полоцком княжестве. – Войны с половцами. – Борьба с другими соседними варварами. – Связь с Венгриею. – Смерть великого князя Святополка. – Киевляне избирают Мономаха в князья себе. – Война с минским князем Глебом и с волынским Ярославом. – Отношение к грекам и половцам. – Смерть Мономаха. – Дружина при внуках Ярослава I.
Прочитать всю главу...Глава IV. События при правнуках Ярослава I, борьба дядей с племянниками в роде Мономаха и борьба Святославичей с Мономаховичами до смерти Юрия Владимировича Долгорукого (1125–1157).
Сыновья Мономаха. – Мстислав, великий князь. – Усобица между Святославичами черниговскими. – Княжество Муромское. – Присоединение Полоцка к волостям Мономаховичей. – Война с половцами, чудью и литвою. – Смерть великого князя Мстислава Владимировича. – Брат его Ярополк – великим князем. – Начало борьбы дядей с племянниками в племени Мономаховом. – Святославичи черниговские вмешиваются в эту борьбу. – События в Новгороде Великом. – Смерть Ярополка Владимировича. – Всеволод Ольгович черниговский изгоняет Вячеслава Владимировича из Киева и утверждается здесь. – Отношения между Мономаховичами; война с ними Всеволода Ольговича. – Отношения его к родным и двоюродным братьям. – Ростиславичи галицкие. – Война великого князя Всеволода с Владимирком Володаревичем галицким. – Князья городенские, полоцкие, муромские. – События в Новгороде Великом. – Вмешательство русских князей в дела польские. – Морской разбой шведов. – Борьба русских с финнами и половцами. – Предсмертные распоряжения великого князя Всеволода Ольговича. – Смерть его. – Изгнание из Киева Игоря Ольговича. – Изяслав Мстиславич Мономашич княжит в Киеве. – Плен Игоря Ольговича. – Раздор между Святославичами черниговскими. – Союз Изяслава Мстиславича с Давыдовичами черниговскими; союз Святослава Ольговича с Юрием Владимировичем Мономашичем, князем ростовским, против Изяслава Мстиславича. – Первое упоминовение о Москве. – Отступление Давыдовичей черниговских от Изяслава Мстиславича. – Киевляне убивают Игоря Ольговича. – Мир Изяслава Мстиславича с Святославичами черниговскими. – Сын Юрия ростовского, Ростислав, переходит к Изяславу Мстиславичу. – Изяслав в Новгороде Великом; поход его на волости дяди Юрия. – Изгнание Ростислава Юрьевича из Киева. – Движение отца его, Юрия, на юг. – Победа Юрия над племянником Изяславом и занятие Киева. – За Изяслава вступаются венгры и поляки; галицкий князь Владимирко за Юрия. – Подвиги сына Юриева, Андрея. – Он хлопочет о мире между отцом своим и Изяславом Мстиславичем. – Непродолжительность мира. – Изяслав изгоняет Юрия из Киева, но должен уступить старшинство другому дяде, Вячеславу. – Война Изяслава с Владимирком галицким. – Юрий изгоняет Вячеслава и Изяслава из Киева. – Изяслав с венграми опять изгоняет Юрия из Киева и опять отдает старшинство Вячеславу, под именем которого княжит в Киеве. – Продолжение борьбы Изяслава с Юрием. – Битва на реке Руте и поражение Юрия, который принужден оставить юг. – Два других неудачных похода его на юг. – Война Изяслава Мстиславича в союзе с венгерским королем против Владимирка галицкого. – Клятвопреступление и смерть Владимирка. – Война Изяслава с сыном Владимирковым, Ярославом. – Смерть Изяслава, его характер. – Вячеслав вызывает к себе в Киев брата Изяславова, Ростислава, из Смоленска. – Смерть Вячеслава. – Ростислав уступает Киев Изяславу Давыдовичу черниговскому. – Юрий ростовский заставляет Давыдовича выехать из Киева и сам окончательно утверждается здесь. – Усобицы между Святославичами в Черниговской волости и Мономаховичами на Волыни. – Союз князей против Юрия. – Смерть его. – События полоцкие, муромские, рязанские, новгородские. – Борьба с половцами и финскими племенами. – Дружина.
Прочитать всю главу...Глава V. События от смерти Юрия Владимировича до взятия Киева войсками Андрея Боголюбского (1157–1169).
Изяслав Давыдович вторично княжит в Киеве; причины этого явления. – Перемещения в Черниговской волости. – Неудачный поход князей на Туров. – Изяслав Давыдович заступается за галицкого изгнанника Ивана Берладника. Это вооружает против него многих князей. – Неудачный поход Изяслава на князей Ярослава галицкого и Мстислава Изяславича волынского. – Он принужден оставить Киев, куда Мстислав Изяславич волынский перезывает дядю своего Ростислава Мстиславича из Смоленска. – Уговор дяди и племянника насчет двоих митрополитов‑соперников. – Война с Изяславом Давыдовичем. – Смерть последнего. – Ссора великого князя Ростислава с племянником, Мстиславом волынским. – Смерть Святослава Ольговича черниговского и смута по этому случаю на восточной стороне Днепра. – Смерть великого князя Ростислава; характер его. – Мстислав Изяславич княжит в Киеве. – Неудовольствие князей на него. – Войско Андрея Боголюбского изгоняет Мстислава из Киева и опустошает этот город. – Смерть Ивана Берладника. – Смуты полоцкие. – События в Новгороде Великом. – Борьба новгородцев со шведами. – Война Андрея Боголюбского с камскими болгарами. – Борьба с половцами. – Дружина.
Прочитать всю главу...Глава VI. От взятия Киева войсками Боголюбского до смерти Мстислава Мстиславича Торопецкого (1169–1228).
Андрей Боголюбский остается на севере: значение этого явления. – Характер Андрея и его поведение на севере. – Владимир‑на‑Клязьме. – Брат Андрея, Глеб княжит в Киеве. – Война его с Мстиславом Изяславичем. – Смерть обоих соперников. – Андрей Боголюбский отдает Киев Роману Ростиславичу смоленскому. – Ссора Ростиславичей с Андреем. – Мстислав Ростиславич Храбрый. – Неудачный поход рати Андреевой против Ростиславичей. – Ярослав Изяславич княжит в Киеве. – Борьба его с Святославом Всеволодовичем черниговским. – Убиение Андрея Боголюбского и следствия этого события. – Соперничество Ростова и Владимира; соперничество дядей Юрьевичей и племянников Ростиславичей северных. – Торжество Михаила Юрьевича над племянниками и Владимира над Ростовом. – Возобновление борьбы по смерти Михаила. – Торжество Всеволода Юрьевича над племянниками и окончательное падение Ростова. – На юге усобица между Мономаховичами и Ольговичами. – Поход Святослава Всеволодовича черниговского на Всеволода Юрьевича суздальского. – Святослав утверждается в Киеве. – Слабость киевского князя перед суздальским. – Борьба Ярослава галицкого с боярами. – Смерть его. – Усобица между его сыновьями, Владимиром и Олегом. – Бояре изгоняют Владимира и принимают к себе Романа Мстиславича волынского. – Венгерский король Бела III вмешивается в эту усобицу и сажает в Галиче сына своего Андрея. – Гибель Берладникова сына Ростислава. – Насилия венгров в Галиче. – Владимир Ярославич с помощью поляков утверждается здесь. – Смерть Святослава Всеволодовича киевского. – Рюрик Ростиславич занимает его место по воле Всеволода суздальского. – Последний ссорит Рюрика с зятем его, Романом волынским. – Участие Романа в польских усобицах. – Война Мономаховичей с Ольговичами. – Роман волынский утверждается в Галиче по смерти Владимира Ярославича. – Он изгоняет Рюрика Ростиславича из Киева. – Рюрик опять в Киеве и отдает его на разграбление половцам. – Роман постригает Рюрика в монахи. – Роман гибнет в битве с поляками; его характер. – Малолетние сыновья его, Даниил и Василько, окружены врагами. – Рюрик снова в Киеве и воюет против Романовичей. – Последние должны бежать из Галича. – Галицкие бояре призывают к себе на княжение Игоревичей северских. – Бедственная судьба маленьких Романовичей. – Венгры овладевают Галичем и свирепствуют здесь. – Игоревичи северские изгоняют венгров, но вооружают против себя бояр, которые с помощью венгров возводят на престол Даниила Романовича. – Новые волнения бояр и бегство Даниила. – Боярин Владислав княжит в Галиче. – Венгры и поляки делят между собою Галич. – Продолжение усобицы между Мономаховичами и Ольговичами за Киев; Мономахович в Чернигове. – Усиление Всеволода III Юрьевича на севере. – Отношения его к Рязани, Смоленску и Новгороду Великому. – Деятельность Мстислава Храброго на севере. – Смерть его. – Перемены в Новгороде Великом. – Мстислав Мстиславич торопецкий, сын Храброго, избавляет Новгород от Всеволода III. – Предсмертные распоряжения Всеволода III. – Кончина его. – Усобица между его сыновьями Константином и Юрием. – Мстислав торопецкий вмешивается в эту усобицу и Липецкою победою дает торжество Константину. – Смерть последнего. – Юрий опять великим князем во Владимире. – События рязанские и новгородские. – Деятельность Мстислава торопецкого в Галиче. – Перемены в Киеве, Чернигове и Переяславле. – Дружина. – Немцы в Ливонии. – Смуты в Новгороде и Пскове. – Войны новгородцев с ямью. – Их заволоцкие походы. – Борьба суздальских князей с болгарами. – Основание Нижнего Новгорода. – Войны с Литвою, ятвягами и половцами. – Татарское нашествие. – Общий обзор событий от кончины Ярослава I до кончины Мстислава торопецкого.
Прочитать всю главу...Дополнения ко второму тому
Изложенный нами во втором томе взгляд на междукняжеские отношения встретил с разных сторон возражения, когда впервые был высказан в книге нашей: «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома». Теперь считаем не бесполезным разобрать эти возражения.
«Г. Соловьев говорит о родовых отношениях, потом о государственных, которые сначала с ними боролись и, наконец, их сменили. Но в каком отношении они находились между собою, откуда взялись государственные отношения в нашем быту вслед за родовыми – этого он не объясняет или объясняет слишком неудовлетворительно. Во‑первых, он не показывает естественной преемственности быта юридического после родового, во‑вторых, взгляд его не вполне отрешился от преувеличений, которые так изукрасили древнюю Русь, что ее нельзя узнать.
Правда, его взгляд несравненно простее, естественнее, но надо было сделать еще один шаг, чтоб довершить полное высвобождение древней русской истории от несвойственных ей представлений, а его‑то г. Соловьев и не сделал. Этим и объясняется, почему автор по необходимости должен был прибегнуть к остроумной, но неверной гипотезе о различии новых княжеских городов от древних вечевых для объяснения нового порядка вещей, народившегося в Северо‑Восточной России.
Представляя себе в несколько неестественных размерах Владимирскую и Московскую Русь, г. Соловьев увидел в них то, что они или вовсе не представляли, или представляли, но не в том свете, который им придает автор.
Оттого у г. Соловьева между Русью до и после XIII века целая пропасть, которую наполнить можно было чем‑нибудь внешним, не лежавшим в органическом развитии нашего древнейшего быта. Таким вводным обстоятельством является у автора система новых городов; вывести эту систему из родовых начал, наполнявших своим развитием государственную историю России до Иоанна III, нет никакой возможности.
Объяснимся. Мы уже сказали, что государственный, политический элемент один сосредоточивает в себе весь интерес и всю жизнь древней Руси. Если этот элемент выразился в родовых, патриархальных формах, ясно, что в то время они были высшей и единственно возможной формой быта для древней Руси. Никаких сильных переворотов во внутреннем составе нашего отечества не происходило; отсюда можно apriori безошибочно заключить, что все изменения, происшедшие постепенно в политическом быту России, развились органически из самого патриархального, родового быта. В самом деле, мы видим, что история наших князей представляет совершенно естественное перерождение кровного быта в юридический и гражданский.
Сначала князья составляют целый род, владеющий сообща всею Русскою землею.
Отношений по собственности нет и быть не может, потому что нет прочной оседлости. Князья беспрестанно переходят с места на место, из одного владения в другое, считаясь между собою только по родству, старшинством. Впоследствии они начинают оседаться на местах. Как только это сделалось, княжеский род раздробился на ветви, из которых каждая стала владеть особенным участком земли – областью или княжеством. Вот первый шаг к собственности. Правда, в каждой отдельной территории продолжался еще прежний порядок вещей: общее владение, единство княжеской ветви, им обладавшей, и переходы князей. Но не забудем, что эти территории были несравненно меньше, княжеские ветви малочисленнее; стало быть, теперь гораздо легче могла возникнуть мысль, что княжество ни более, ни менее, как княжеская вотчина, наследственная собственность, которою владелец может распоряжаться безусловно. Когда эта мысль, конечно бессознательно, наконец укрепилась и созрела, территориальные, владельческие интересы должны были одержать верх над личными, т.е., по‑тогдашнему, кровными и родственными…
Братья между собою считались старшинством и, таким образом, даже по смерти отца составляли целое, определяемое постоянными законами, но дети каждого из них имели ближайшее отношение к отцу и только второстепенное, посредственное – к роду. Для них их семейные интересы были главное и первое, род был уже гораздо дальше и не мог так живо, всецело поглощать их внимание и любовь. Прибавьте к этому, что и для их отца выгоды своей семьи были близки и, во многих случаях приходя в столкновение с выгодами рода, могли их перевешивать. Но пока род был немногочислен и линии еще недалеко разошлись, род еще мог держаться, а что ж должно было произойти, когда после родоначальника сменились три, четыре поколения, когда каждая княжеская линия имела уже свои семейные и родовые предания, а общеродовые интересы ступили на третье, четвертое место?
Естественно, к роду, обратившемуся теперь в призрак, все должны были охладеть.
Вследствие чего же? Вследствие того, что вотчинное, семейное начало, нисходящие разорвали род на самостоятельные, друг от друга независящие части или отрасли.
Этот процесс повторялся несколько раз: из ветвей развивались роды. Эти роды разлагались семейным началом и т.д. до тех пор, пока родовое начало не износилось совершенно».
Объяснимся и мы теперь, с своей стороны. Г. Кавелин говорит: «Сначала князья составляют целый род, владеющий сообща всею Русскою землею. Князья беспрестанно переходят с места на место; впоследствии они начинают оседаться на местах. Вот первый шаг к собственности». Но спрашиваем: почему же они вдруг начинают оседаться на местах? Что их к этому принудило? Решение этого‑то вопроса, отыскание причины, почему князья начинают усаживаться на местах, и есть главная задача для историка. Князья могли усесться только тогда на местах, когда получили понятие об отдельной собственности, а по мнению г. Кавелина, выходит наоборот: у него следствие поставлено причиною, и как произошло основное явление – не объяснено. «Правда, – говорит он, – в каждой отдельной территории продолжался еще прежний порядок вещей: общее владение, единство княжеской ветви, им обладавшей, и переходы князей. Но не забудем, что эти территории были несравненно меньше, княжеские ветви малочисленнее; стало быть, теперь гораздо легче могла возникнуть мысль, что княжество ни более ни менее, как княжеская отчина, наследственная собственность». Но не забудем, что, когда территория меньше, когда княжеская ветвь малочисленнее, тогда‑то и представляется полная возможность развиваться родовым отношениям, укорениться понятию об общем владении, потому что обширная территория и многочисленность княжеских ветвей всего более содействуют раздроблению рода, порванию родовой связи; таким образом, здесь г. Кавелин причиною явления ставит то, что должно необходимо вести к следствиям противоположным, но нам не нужно возражать г. Кавелину, он сам себе возражает: «Пока род, – говорит он, – был немногочислен и линии еще не далеко разошлись, род еще мог держаться, а что ж должно было произойти, когда после родоначальника сменились три, четыре поколения, когда княжеская линия имела уже свои семейные и родовые предания и общеродовые интересы ступили на третье, четвертое место? Естественно, к роду должны были все охладеть». Разве здесь не противоречие? Сперва говорится, что родовое начало рушится, когда княжеская ветвь становится малочисленнее, а потом утверждают, что родовое начало ослабело вследствие разветвления рода! Род раздробляется вследствие разветвления, к роду все должны были охладеть. Вследствие чего же, спрашивает г.
Кавелин и отвечает: «Вследствие того, что вотчинное, семейное начала нисходящие разорвали род на самостоятельные, друг от друга независящие части или отрасли».
Но теперь, когда большой род разорвался на малые роды или семьи, то что мешает им развиваться опять в роды или большие семьи? Быть может, малочисленность ветвей, как прежде говорил г. Кавелин? Нет, ничто не мешает. «Этот процесс, – говорит г. Кавелин, – повторялся несколько раз; из ветвей развивались роды. Эти роды разлагались семейным началом и т.д. до тех пор, пока родовое начало не износилось совершенно».
Итак, сначала говорилось, что родовое начало ослабевало вследствие малочисленности княжеской ветви, потом говорилось, что оно ослабевало вследствие разветвления рода, многочисленности его членов; наконец, показали нам, что ни то, ни другое не могло уничтожить родовых отношений, ибо когда род раздробится на несколько отдельных княжеских линий, то эти линии стремятся опять развиваться в роды, следовательно, малочисленность княжеской ветви нисколько этому не мешает; что же уничтожило родовые отношения? Да так, ничто, родовое начало износилось само собою! Как будто бы в истории и в природе вообще может что‑нибудь исчезнуть, износиться само собою, без влияния внешних условий?
Нужно ли говорить, как приведенное мнение г. Кавелина соответствует действительности, фактам? Но оно именно явилось вследствие отрешенности от фактов, от всякой живой, исторической связи событий, от живых исторических взаимодействующих начал, между которыми главное место занимают личности исторических деятелей и почва, на которой они действуют, ее условия. Родовым княжеским отношениям нанесен был первый сильный удар, когда Северо‑Восточная Русь отделилась от Юго‑Западной, получила возможность действовать на последнюю благодаря деятельности Андрея Боголюбского; но как образовался характер, взгляд, отношения последнего, почему он пренебрег югом, почему начал новый порядок вещей, и почему этот порядок вещей принялся и укоренился на севере и не мог приняться на юге – это объяснит только исследование почвы севера и юга, а не сухое, отвлеченное представление о том, как семейное начало разлагало родовое, но не могло разложить, пока то само не износилось совершенно. Сперва старшие князья смотрели и могли только смотреть на младших как на равноправных родичей, ибо кроме вкорененных понятий не имели материальной силы, зависели от младших родичей, но потом явился князь, который, получив независимость от родичей, материальную силу, требует от младших, чтоб они повиновались ему беспрекословно; те ясно понимают, что он хочет переменить прежние родовые отношения на новые, государственные, хочет обращаться с ними не как с равноправными родственниками, но как с подручниками, простыми людьми; начинается продолжительная борьба, в которой мало‑помалу младшие должны признать новые отношения, должны подчиниться старшему, как подданные государю. Историк смотрит на эту борьбу как на борьбу родовых отношений с государственными, начавшуюся в XII ч кончившуюся полным торжеством государственных отношений в XVI веке, а ему возражают, что он о государственных отношениях не должен говорить до самого Петра Великого, что со времен Андрея Боголюбского начинает господствовать семейное начало, которое разлагает, сменяет родовое, а до государственного еще далеко. Но, стало быть, Андрей Боголюбский переменил родовые отношения к Ростиславичам на семейные?
Новые, подручнические отношения, каких не хотели признать Ростиславичи, выходят семейные, в противоположность родовым? Что может быть проще, естественнее, непосредственнее перехода от значения великого князя как старшего в роде, только зависимого от родичей, к значению государя, как скоро он получает независимость от родичей, материальную силу? А г. Кавелин говорит, что между этими двумя значениями целая пропасть, которую мы ничем не наполнили и которая, по его мнению, наполняется господством семейного начала.
Но г. Кавелин, объясняя исчезновение родового начала разложением его посредством начала семейного, изнашиванием без причины, без всякого постороннего влияния, отвергая объяснение наше относительно старых и новых городов, сам на стр. 194 принимает влияние городов за разлагающее родовой быт начало и упрекает нас в том, что мы не выставили его как движущее начало, тогда как мы именно выставили отношения городов движущим началом, выставили отношения новых городов к князьям главным условием в произведении нового порядка вещей и отношения старых городов условием для поддержания старого, потому что старые общины не понимали наследственности и потому препятствовали князьям усаживаться в одних и тех же волостях, смотреть на последние как на отдельную собственность; если старые общины переменяли иногда княжеские родовые счеты, то этим они подавали повод к усобицам, но не могли вести к разложению родового начала, ибо предпочтенное племя развивалось опять в род с прежними счетами и отношениями, а на отношения к старым общинам князья опереться не могли по шаткости, неопределенности этих отношений. Прежде г. Кавелин утверждает, что родовое начало исчезло само собою вследствие повторительного разложения семейным началом, без всякого участия посторонних условий, которых, по мнению г. Кавелина, вовсе не было на Руси, а потом подле семейного, или вотчинного, начала он ставит влияние общин на разложение родового быта. Мы видим здесь непоследовательность, противоречие, но все рады за автора, что он признал, наконец, возможность посторонних влияний, но если он признал влияние городов, то зачем же он так сильно вооружается на нас за то, что мы выставили это влияние, а не приняли его объяснения, по которому родовое начало должно было безо всякой причины, безо всякого постороннего влияния само собою износиться? Мы принимаем влияние городовых отношений, и он принимает теперь это влияние, следовательно, вопрос должен идти о том только, как рассматривать это влияние, а не о том, нужно или не нужно вводить его? Зачем же г. Кавелин говорит, что наша гипотеза о влиянии городовых отношений не нужна в науке?
Г. Кавелин утверждает, что рядом с родовыми, кровными, интересами у древних князей наших развивались и другие, владельческие, которые впоследствии мало‑помалу вытеснили все другие. Он говорит: «Мы позволили себе даже пойти далее и утверждать в противность мнению г. Соловьева, что эти интересы уже стояли теперь на первом плане, но только прикрывались формами родовых отношений, так сказать, сдерживались ими, и потому‑то борьба за старшинство, которою автор характеризует междукняжеские отношения в эту эпоху, не что иное, как выражение тех же владельческих стремлений, которые князья старались узаконить господствовавшим тогда родовым правом». Отвечаем: историку нет дела до владельческих интересов, отрешенно взятых, ему дело только до того, как выражались эти владельческие интересы, как владеют князья, что дает им возможность владеть теми или другими волостями, как эта возможность определяется ими самими и целым современным обществом, потому что только эти стремления характеризуют известный век, известное общество, а эта‑то характеристика прежде всего и нужна для историка. Впрочем, это мнение о преобладании владельческих интересов более развито г. Погодиным, который в статье «О междоусобных войнах» выражается так:
«Где право, там и обида, говорит русская пословица. У нас же наследственное право состояло в одном семейном обычае, который искони передавался от отцов к детям, из рода в род, без всякой определенной формы, всего менее – юридической.
Простираясь, по самому естеству вещей, только на ближайшее потомство и завися во многих отношениях от произвола действующих лиц, он подавал легко поводы к недоразумениям, спорам и, следовательно, войнам при всяких новых случаях вследствие неизбежного умножения княжеских родов. Присоедините бранный дух господствующего племени, избыток физической силы, неукротимость первых страстей, жажду деятельности, которая нигде более по переменившимся обстоятельствам не находила себе поприща, и вы поймете, почему междоусобия занимают самое видное место в нашей истории от кончины Ярослава до владычества монголов, 1054–1240.
Впрочем, они были совсем не таковы, какими у нас без ближайшего рассмотрения представлялись и представляются. Итак, подвергнем их строгому, подробному химическому анализу или разложению и исследуем, за что, как, где, когда, кем они велися и какое могли иметь влияние на действующие лица, на всю землю и ее судьбы. Постараемся вести наши исследования путем строгим, математическим».
Мы видим здесь, что г. Погодин начинает свое исследование как должно, с главной причины разбираемого явления; указывает на главный источник – семейный обычай.
Но, найдя главную причину, главный источник междоусобий в семейном обычае, мы должны, идя путем строгим, прежде всего исследовать, какой же это был семейный обычай, как подавал он поводы к спорам, какие это были новые случаи, зарождавшие войны? Для этого мы должны рассмотреть все междоусобные войны из года в год по летописям и, зная, что источник каждой войны заключался в семейном праве, должны объяснять, какая междоусобная война произошла вследствие каких семейных счетов и рассчетов, какое право по господствовавшим тогда понятиям имел известный князь считать себя обиженным и начинать войну; за то ли начата она, что младшему дали больше волостей, чем старшему, или старший обидел младшего, или, быть может, младший не уважил прав старшего? Так мы должны исследовать междоусобные войны, если хотим идти путем строгим, математическим. Но так ли поступает г. Погодин?
Показав в начале статьи главную причину междоусобий в семейном обычае, он потом задает вопрос: за что князья воевали? и отвечает: «Главною причиною, источником, целью всех междоусобных войн были волости, т.е. владения. Переберите все войны и, в сущности, при начале или конце вы не найдете никакой другой причины, именно (начинает пересчитывать): Ростислав отнял Тмутаракань у Глеба Святославича, Всеслав полоцкий взял Новгород, Изяслав воротил себе Киев и отнял Полоцк у Всеслава» и проч.
Прежде всякого возражения попробуем взглянуть точно таким же образом на события всеобщей истории и начнем рассуждать так: главною причиною, источником, целью всех войн между народами в древней, средней и новой истории были волости, т.е. владения.
Переберите все войны и, в сущности, при начале или конце вы не найдете никакой другой причины, а именно: персы воевали с греками, взяли Афины и другие города, греки возвратили свои города от персов. Спартанцы воевали с афинянами, взяли Афины. Афиняне возвратили свой город от спартанцев. Филипп Македонский победил греков. Александр Македонский завоевал Персию. Римляне взяли Карфаген.
Крестоносцы овладели Иерусалимом. Испанцы взяли Гренаду и т.д.
До сих пор мы думали, что историк обязан представлять события в связи, объяснять причины явлений, а не разрывать всякую связь между событиями; если один князь пошел и взял город, а другой пришел и отнял у него добычу, то неужели это только и значит, что князья воевали именно за этот город и, следовательно, война Юрия Долгорукого с племянником его Изяславом Мстиславичем совершенно похожа на войну карфагенян с римлянами, потому что и здесь и там воюют за волости. Войны характеризуются причинами, а не формою, которая постоянно везде и всегда одинакова. Г. Погодин назвал статью свою «Междоусобные войны», но из этой статьи нельзя догадаться, чтобы войны, о которых говорится, были междоусобные, в выписках из летописи читатель решительно не поймет, какие отношения между воюющими князьями, что они – независимые владельцы совершенно отдельных государств или есть между ними какая‑нибудь связь. Видно, что они родня друг другу, но по каким отношениям действуют они, и какое значение имеют города, которые они отнимают друг у друга – этого не видно.
На пяти печатных листах помещены выписки из летописей и в конце статьи узнаем, что жили в старину князья, которые отнимали друг у друга владения – и только. Но взглянем на эти выписки. «1064 г. Ростислав отнял Тмутаракань у Глеба Святославича». Какая же причина этому явлению? Не знаем; по крайней мере, г. Погодин не объясняет нам ее; он говорит в другом месте, что Ростислав взял Тмутакарань безо всякого предлога. Да кто же такой был Ростислав? Он был сын старшего сына Ярославова, Владимира, князя новгородского; стало быть, и Ростислав был князь новгородский же? Нет, но каким же это образом могло случиться? Сын старшего сына Ярославова не получил не только старшего стола – Киева, но даже и отцовского стола – Новгорода, принужден добывать себе волость мечом? Это явление объясняется семейным обычаем, по которому Ростислав считался изгоем. Итак, причина взятия Тмутаракани Ростиславом у Глеба – был семейный обычай, который и сам г. Погодин в начале статьи поставил главною причиною междоусобий; вследствие того же семейного обычая происходили и другие междоусобия в волости Черниговской и Волынской. Волости раздавались вследствие родовых отношений, вследствие родового обычая (который г. Погодин называет семейным, боясь употребить слово родовой, как будто здесь дело в словах), на основании старшинства: старший получал больше, младший – меньше, обида происходила, если тот, кто считал себя старшим, получал меньше, нежели тот, кого он считал младшим или равным себе; обиженный начинал действовать вооруженною рукою, и происходило междоусобие. Отчего же происходило оно? Где главная его причина, источник? Родовой счет по старшинству, а не волость, которая сама условливается старшинством, междоусобие происходило от обиды, а обида – от неправильного, по мнению обиженного, счета, неправильного представления об его старшинстве. Я обижен потому, что мне дали мало, но почему я думаю, что мне дали мало – вот главная причина, ибо ее только я могу выставить при отыскании своего права. Но пусть говорят за нас сами действующие лица: по смерти в. к. Всеволода сын его Владимир сказал: «Если я сяду на столе отца своего, то будет у меня война с Святополком, потому что этот стол принадлежал прежде отцу его». Будет междоусобие, говорит Мономах, потому что (главная и единственная причина междоусобий!) Святополк старше меня: он сын старшего Ярославича, который прежде моего отца сидел на старшем столе. На этот раз Мономах не нарушил права старшинства, и междоусобия не было: с уничтожением причины уничтожилось и следствие, но по смерти Святополка Мономах принужден был нарушить право старшинства Святославичей черниговских, и отсюда междоусобие между Мономаховичами и Ольговичами. Послушаем опять, как рассуждают сами действующие лица, сами князья: Всеволоду Ольговичу удалось восстановить свое право старшинства и овладеть Киевом; приближаясь к смерти, он говорил: «Мономах нарушил наше право старшинства, сел в Киеве мимо отца нашего Олега, да и после себя посадил Мстислава, сына своего, а тот после себя посадил брата своего Ярополка; так и я сделаю то же, после себя отдаю Киев брату своему Игорю».
Нарушение права старшинства Святославичей со стороны Мономаха и его потомков заставляет и Ольговича действовать таким же образом. Против этого, разумеется, должны были восстать Мономаховичи, и вот междоусобие. Но опять послушаем, какую причину этому междоусобию выставляет Мономахович Изяслав – опять те же родовые счеты, родовой обычай. «Я терпел Всеволода на столе киевском, – говорит Изяслав, – потому что он был старший брат; брат и зять старший для меня вместо отца, а с этими (братьями Всеволода) хочу управиться, как мне бог даст». Выписывая известия из летописи, где упоминаются волости, хотят убедить нас, что за них идет все дело и скрывают все причины, всю связь событий, но, раздробив события, отняв у них связь, можно доказать все, что угодно. Так и война у Мономаховичей между дядею Юрием и племянником Изяславом, причиною которой были родовые счеты, спор о старшинстве, у г. Погодина представлена только борьбою за волости; читаем: «Юрий говорил: я выгоню Изяслава и возьму его область. Изяслав возвратил Киев от Георгия и хотел взять Переяславль. Георгий отнял Киев». Но при этом выпущены из княжеских речей самые важные места. Юрий говорит Изяславу: «Дай мне Переяславль, и я посажу там сына, а ты царствуй в Киеве». Но эта речь в подлиннике начинается так: «Се брате, на мя еси приходил и землю повоевал, старейшинство с мене снял». Пропущена и речь Вячеслава к брату Юрию, в которой объявлена прямая причина войны: «Ты мне говорил (Юрий Вячеславу): не могу поклониться младшему (т.е. племяннику Изяславу); но вот теперь добыл Киев, поклонился мне, назвал меня отцом, и я сижу в Киеве; если ты прежде говорил: младшему не поклонюсь, то я старше тебя и не малым». Скажите человеку, вовсе незнакомому с русскою историею, что междоусобные войны, происходившие в древней Руси, были родовые споры между князьями, владевшими своими волостями по старшинству, и всякий поймет вас, для всякого будет ясен характер древнего периода нашей истории, отличие ее от истории других народов; но сказать, что причиною, источником наших древних междоусобных войн были волости, владения, значит все равно что не сказать ничего. Какое понятие о древней русской истории можно получить от такого определения? Чем отличить тогда древний период нашей истории от феодального периода в истории западных народов? И здесь и там происходили междоусобные войны за владения?
Вот почему в предисловии к «Истории отношений между русс. кн. Рюр. дома» мы почли необходимым вооружиться против обычных выражений: разделение России на уделы, удельные князья, удельный период, удельная система, ибо эти выражения должны приводить к ложному представлению о нашей древней истории, они ставят на первый план разделение владения, области, тогда как на первом плане должны быть отношения владельцев, то, как они владеют. Г. Кавелин говорит: «Мы не скажем с автором, что князья бьются за старшинство, тем менее, что Святославичи хотят Киева не для Киева, а для старшинства. Напротив, мы утверждаем, что князья стараются приобрести лучшие и возможно большие владения, оправдывая себя родовым старшинством». Но прежде всего спросим у г. Кавелина, что давало князю возможность получить лучшую волость? Право старшинства? Сам г. Кавелин говорит: «Изяслав сам собою не мог удержаться в Киеве и должен был признать киевским князем и отцом ничтожного дядю своего Вячеслава, потому что последний был старший. Это признание было пустой формой; Вячеслав ни во что не вмешивался, не имел детей, и вся власть на деле принадлежала Изяславу». Здесь историк видит не ничтожную форму, но могущественное, господствующее представление о праве, которое заставило доблестного Изяслава преклониться пред слабым дядею; Вячеслав был неспособен сделать для себя что‑либо, и одно право старшинства дало ему все, отнявши все у доблестного племянника его; если Вячеслав дал все ряды Изяславу, то на то была его добрая воля. Г. Кавелин говорит: «По той же самой причине, т.е. потому, что нужны были предлоги, не искали киевского престола бесспорно младшие в княжеском роде». Но это‑то и важно для историка, что нужны были известные предлоги, ибо эти‑то предлоги и характеризуют время: сперва младший не мог без предлога доискиваться старшего города, а потом мог делать это безо всякого предлога; историк и разделяет эти два периода: в одном показывает господство родовых отношений, в другом выставляет господство владельческих интересов с презрением родовых счетов. Во‑вторых, г. Кавелин говорит, что князья стараются приобрести лучшие и возможно большие владения. Но дело в том, что в описываемое время сила князя основывалась не на количестве и качестве волостей, а на силе племени, но чтоб пользоваться силою племени, нужно было быть в нем старшим; а первое право и вместе первая обязанность старшего по занятии старшего стола была раздача волостей племени, так что ему самому иногда не оставалось кроме Киева ничего, и он не имел никакого материального значения, а одно значение нравственное, основанное на его старшинстве. Племя зовет Ростислава Мстиславича на старший киевский стол, если б он имел ввиду получить только лучшую волость, то, разумеется, он пошел бы безо всяких условий, а если б Киев давал ему материальное значение, силу, то он не хлопотал бы ни о каком другом значении, но Ростислав хочет идти в Киев только с условием, чтоб члены племени действительно признавали его старшим, отцом, и слушались бы его; следовательно, вот что нужно было Ростиславу, а не лучшая волость. Вячеслав, как скоро услыхал, что племянник зовет его отцом и честь на нем покладывает, успокоился и отказался от участия в правлении. Святослав Всеволодович, осердившись на Всеволода III, говорит: «Давыда схвачу, а Рюрика выгоню вон из земли и приму один власть русскую и с братьею, и тогда мьщуся Всеволоду обиды свои». В‑третьих, г.
Кавелину хорошо известно, к каким поступкам побуждало бояр наших опасение нарушить родовую честь при местнических спорах; как же он хочет, чтоб древние князья, находясь в таких же отношениях, думали только о волостях? Под 1195 годом один из Ольговичей, видя возможность осилить Мономаховичей, пишет к своему старшему в Чернигов: «Теперь, батюшка, удобный случай, ступай скорее, собравшись с братьею, возьмем честь свою». Не говорит же он: возьмем волости, добудем Киева!
В 1867 году вышла книга г. Сергеевича: Вече и князь. Автор говорит: «Несмотря на неполноту наших летописных источников, они представляют, однако, указания на существование веча не только во всех главных городах, но и в очень многих из городов второстепенного и даже третьестепенного значения». Затем автор начинает перечислять все известия о вечах. Но такой неосторожный прием не ведет к цели.
Мы знаем, что в наших источниках слово вече употребляется в самом широком, неопределенном смысле, означает всякое совещание нескольких лиц и всякое собрание народа; следовательно, надобно обращать внимание на то, при каких обстоятельствах упоминается о народном собрании и его решениях, но, главное, надобно смотреть на дело исторически, следить за развитием веча, за условиями, способствовавшими его усилению или ослаблению, а не собирать из различных эпох известия о явлении и заключать, что оно было повсеместно. Первое известие, приводимое г. Сергеевичем о вече, относится к 997 году: «Белгородцы должны были выдержать продолжительную осаду печенегов. Когда все запасы истощились, а помощи от князя не предвиделось, они сотворили вече и решили сдаться». Город в страшной опасности покинут на время без помощи, предоставлен самому себе, и вот жители его собираются и решают сдаться. Но спрашивается: в каком городе, в какой стране и в какое время при подобных условиях мы не будем иметь права предположить то же явление? Если начальник школы бросит в минуту опасности вверенных ему детей, то первым делом последних будет собраться и толковать о том, как быть. Теперь пойдем путем историческим. Первое известие, приводимое г. Сергеевичем, относится к 997 году, а второе – к 1097 году. В продолжение 100 лет автор не мог отыскать известия о вече! Для историка это имеет важный смысл. С конца XI века о вечах начинаем встречать более частые упоминания; что же это значит? Это значит, что явилось благоприятное условие для усиления веча; и действительно, благоприятное условие налицо: это родовые счеты княжеские с своим следствием – усобицами. Во время этих счетов и усобиц князья, воюя друг с другом, стараются поднять народонаселение известных городов против князя их, склонить его на свою сторону; народонаселение или остается глухо к этим внушениям, или склоняется на них – явление обычное во все времена, у всех народов, из которого о повсеместном развитии вечевого быта ничего заключить нельзя. Наполеон I во время нашествия на Россию также делал нашему народу разные внушения, но кому придет в голову от этого поступка заключить к формам быта нашего народа в 1812 году? А наши исследователи именно это делают, заключая из известий о подговоре городских жителей враждующими князьями к развитию вечевого быта этих городов. Историк заметит, что частое повторение подобных подговоров в известных городах, частое повторение случаев, где горожанам давалась возможность самим решать свою участь, должны были развить вечевой быт, привычку к вечам, но никак не позволит себе заключать, что это развитие было повсеместное, ибо если какому‑нибудь городу во время своего существования случилось раз принять самостоятельное участие в решении своей судьбы, то этот один случай не может установить новой привычки и уничтожить старую; а в чем состояла старая привычка, – об этом свидетельствует знаменитое место летописи, что к вечам привыкли главные, старшие, города, а младшие, пригороды, привыкли исполнять решения старших: «На чем старшие положат, на том пригороды станут». Пока существует это место в летописи, до тех пор будет непоколебимо основанное на нем объяснение происхождения нового порядка вещей на севере из этого отношения старых и новых городов. Г. Сергеевич в своем стремлении приписать вечевой быт младшим городам цитует известие о народных волнениях в Москве: одно – относящееся к XIV, а другое – к XV веку; в обоих случаях жители взволновались, покинутые правительством; мы опять обращаемся к нашему сравнению и утверждаем, что даже и дети в школе сделали бы то же самое, если бы были покинуты своим надзирателем. Но почему же г. Сергеевич не пошел дальше, не указал на волнения москвичей в царствование Алексея Михайловича и потом в XVIII веке, во время чумы? Явления совершенно однородные! Неужели потому, что слово вече для обозначения этих явлений уже вышло из употребления?
Но он указывает же вечевые явления и там, где это слово не употреблено. Он относит к вечевым явлениям и восстание северных городов против татар, но в таком случае восстания башкирцев и других инородцев будет свидетельствовать о сильном развитии у них вечевого быта.
Знаменитое место летописца об отношениях между старшими городами и пригородами стало подвергаться в нашей литературе такой же ученой пытке, какой прежде подвергались места летописца о призвании первых князей с ясным доказательством их скандинавского происхождения. Разумеется, очень утешительно, что вопрос о происхождении варягов – руси сменен вопросом о внутренних отношениях, но не утешительно то, что при старании как‑нибудь отвязаться от неприятного свидетельства употребляются прежние приемы, прежняя пытка. «На что же старейшие сдумают, на том же пригороды станут», – говорит летописец; и вот, согласно с этими отношениями, владимирцы, которые находились в пригородных отношениях к Ростову, притесняемые князьями, обращаются с жалобою к ростовцам в силу привычки к природной подчиненности старшим городам, привычки, которая не могла очень ослабеть в короткое время, хотя этому ослаблению содействовало очень важное обстоятельство – поднятие значения Владимира вследствие утверждения в нем княжеского стола Андреем Боголюбским. Ростовцы на словах были за владимирцев, но на деле не удовлетворяли их жалобам, и тогда владимирцы призывают других князей.
Г. Сергеевич рассуждает: «Летописец не говорит, что владимирцы, недовольные своим князем, не должны были высказываться против него и таким образом возбуждать вопрос о его перемене. Высказанное ими желание изгнать Ростиславичей он приводит как факт и не порицает их за него. Ростовцы и суздальцы, с своей стороны, в ответ на это желание не говорят, что призвание князя есть их исключительное право и что поэтому владимирцы должны оставаться при Ростиславичах до тех пор, пока это будет угодно им, ростовцам и суздальцам.
Наоборот, на словах они были за владимирцев и тем показали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания князей, как и им самим». Но с какой же стати было летописцу говорить то, чего не бывало? Будучи далеки от преувеличенных представлений о высокой степени развития древней Руси, о высокой степени свободы, которою она пользовалась, мы, однако, никак не решимся предположить, чтобы в ней существовали такие отношения, что обиженный не имел права высказываться против обидчика и жаловаться на него. Владимирцы жалуются своим старшим, ростовцам, на обижающих их князей, которых ростовцы же им дали или, лучше сказать, навязали. Ростовцам также не нужно было говорить, что призвание князей есть их исключительное право по той простой причине, что и вопроса об этом не было: владимирцы являются жалобщиками только; дело ростовцев решить, справедлива или не справедлива жалоба, а не толковать о своих правах, которых никто не затрагивал; напротив, владимирцы признали торжественно эти права, обратившись с своею жалобою в старший город. Но всего лучше следующий вывод, сделанный г. Сергеевичем: «На словах они (ростовцы) были за владимирцев и тем показали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания князей, как и им самим». Город жалуется на губернатора королю, король объявляет, что жалоба справедлива, следовательно, король этим самым объявляет, что горожанам принадлежит такое же право в назначении губернатора, как и самому королю! Летописец заступается за владимирцев, за меньших, слабых, которым, однако, бог помог в их деле; летописец заступается за них потому, что имеет два основания для этого: во‑первых, владимирцы были обижены, не получили управы и потому, естественно, возбуждали сочувствие в каждом человеке, в котором не угасло чувство правды, во‑вторых, владимирцы были правы еще потому, что обратились к законным князьям, законным по старшинству и по распоряжению Юрия Долгорукого, тогда как ростовцы не обратили никакого внимания на эту законность.
Следовательно, здесь двоякого рода отношения – отношения к старшему городу и отношения к князю. Отношения эти сталкиваются в данном случае, и обязанность историка обращать одинаковое внимание на обои отношения и смотреть, какие из них и при каких условиях возьмут верх.
Что касается собственно княжеских отношений, то г. Сергеевич следует взгляду г. Погодина: князья воюют, захватывают волости друг у друга, как владельцы, не имеющие никаких отношений между собою. Читая книгу г. Сергеевича, мы видим себя среди каких‑то зверей, а не людей, всегда чувствующих потребность оправдывать свои действия. Отвергая родовые отношения между князьями, г. Сергеевич, естественно, старается отвергнуть господство этих отношений и в обществе. Он, разумеется, обходит молчанием известия о крепости родового союза в XVI и XVII веках; он выставляет статью Русской Правды о наследовании, где говорится, что имущество смерда, не оставившего сыновей, переходит к князю, но понятно, что в Правде разумеется имущество смерда безродного, потому что при общем родовом владении не может быть и речи о наследстве, ибо не может быть речи об отдельной собственности. Но любопытно, что г. Сергеевич, ища в Русской Правде доказательств против рода, позволил себе обойти первую статью – о родовой мести.
С знаменитым местом летописи, где так ясно указывается господство родового быта у славян («живяху кождо с родом своим на своих местах» и пр.), также г. Сергеевичу много хлопот. При исследовании о вече ему нужно было скрыть то, что слово это вече имеет обширное значение; теперь относительно рода ему надобно показать, что слово род имеет обширное значение, значит и происхождение, и народ, но из этого ничего не выходит, ибо оно означает также и то, что мы разумеем под именем рода. Видя это, г. Сергеевич решается на отчаянное средство и говорит: «Каждый полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи». Но где доказательства? Их нет. Разве принять за доказательство непосредственно следующие слова автора: «Общее владение братьев и других родственников могло встречаться и в древнейшие времена. Есть даже основание думать, что тогда оно должно было встречаться чаще, чем теперь. При отсутствии развитой правительственной власти частному человеку для самосохранения необходимо было вступать в какие‑либо частные союзы; союз с родственниками представляется самым естественным». Смысл кажется ясен: обстоятельства времени были таковы, что условливали необходимо стремление к родовому союзу, к его поддержанию; следовательно, каждый полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи!
Неумолимый летописец преследует нас с своим родом. Говоря об усобицах, возникших между славянами по изгнании варягов, он говорит, что род встал на род и «Воевати почаша сами на ся». Как же рассуждает г. Сергеевич? «Восстали, – говорит он, – не разные роды один на другого, а члены одного и того же рода (т.е. происхождения), дети – на родителей, братья – на братьев. Это только применение к явлениям своего времени хорошо известных летописцу слов евангелиста Марка: предаст же брат брата на смерть и отец чада, и восстанут чада на родители и убиют их». Г. Сергеевич забывает, что летописец никак не мог иметь в виду слов евангелиста, ибо хорошо знал, что побуждало к такой страшной усобице, о которой говорится в евангелии, и хорошо знал, что причиною усобицы между славянами было отсутствие правды, а это условие не могло повести к тому, чтоб восставали чада на родителей и убивали их; отсутствие правды ведет именно к тому, что отдельные роды в своих столкновениях прибегают к самоуправству, решают дело оружием.
Есть еще любопытные примеры обращения г. Сергеевича с источниками. Летописец говорит следующее об Андрее Боголюбском: «Выгна Андрей епископа Леона из Суздаля и братью свою погна Мстислава и Василька и два Ростиславича сыновца своя, мужи отца своего переднии. Се же створи хотя самовластец быти». Г. Сергеевич говорит:
«Самовластец употреблено здесь по отношению к другим князьям, внукам и младшим сыновьям Юрия, оно означает собственно единовластителя, в противоположность разделению волости между несколькими князьями, не заключая в себе никакого указания на самый характер власти». Конечно так, если пропустить слова: «Мужи отца своего переднии», как делает г. Сергеевич, но если оставить эти слова, то выйдет, что князь, изгоняющий влиятельных бояр, стремится не к единовластию, а к самовластию. Притом, как хорошо известно г. Сергеевичу, мнение о самовластии Андрея Боголюбского основано не на одном приведенном месте летописца: о характере Андрея свидетельствуют князья‑современники, которые жалуются, что Андрей обращается с ними не как с родственниками, а как с подручниками; наконец, о характере Андрея свидетельствует смерть его, побуждения, которые заставили убийц решиться на свое дело, неслыханное прежде на Руси.
Под 1174 годом летописец говорит: «Приглашася Ростиславичи к князю Андрееви, просяче Романови Ростиславичу княжить в Киеве». Г. Сергеевич говорит: «Можно подумать, что Андрею принадлежит право раздавать русские княжения. Из предыдущего мы видели, что Андрей как князь сильной Владимирской волости мог в союзе с другими князьями овладеть Киевом и ограбить его, но и это только в том случае, когда на его стороне было более союзников, чем на стороне киевского князя. Лучшего же права он не имел. Обращение к нему Ростиславичей есть не что иное, как предложение ему союза, одною из целей которого долженствовало быть доставление киевского стола Роману. Подобное же выражение находим еще под 1202 годом: „Слися к свату своему, к великому князю Всеволоду, – говорит Роман Мстиславич своему тестю Рюрику, – и аз слю к нему и молимся ему, дабы ти Киев опять дал“, т.е. дал в силу того фактического преобладания, которое принадлежало сильному владимирскому князю, а не в силу верховного права». Мы не слыхивали, чтоб делались предложения о союзе в виде мольбы о пожаловании чего‑нибудь, но дело не в этом. Г. Сергеевичу хочется доказать, что в древней Руси признавалось только право сильного, а не какое‑нибудь другое лучшее право.
С этою целью он заботливо исключает все известия о том, что князья признавали это лучшее право. Так, он не упоминает о том, что Ростиславичи не признавали за Андреем одно право сильного, что они признавали это право и за собою, потому что вооружились против Андрея; но за последним они признавали еще другое право – право родового старшинства, по которому они считали его себе отцом и обращались к нему так: «Мы называли тебя отцом себе, мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви». Такое же право было и за великим князем Всеволодом, который сам свидетельствует о своем праве, говоря Ростиславичам: «Вы назвали меня старшим в своем Владимировом племени».
Что признавалось это право, по которому князья должны были занимать столы не захватом, а вследствие родового старшинства, неопровержимым свидетельством служат приведенные в летописи слова великого князя Ярослава I сыну его Всеволоду: «Аще ти подаст Бог приять власть стола моего, по братьи своей с правдою и не с насилием, то да ляжеши у гроба моего». Как же г. Сергеевич разделывается с этим местом летописи, которое он спрятал в длинном примечании, где говорится о завещаниях московских князей? «Так как это место, – говорит г. Сергеевич, – находится в посмертной похвале Всеволоду, написанной очень дружественной ему рукой, то скорее надо думать, что оно сочинено самим летописцем для оправдания совершившихся событий». Но отчаянное средство помочь не может: если бы даже и позволительно было предположить, что летописец неизвестно для чего выдумал слова Ярославовы, то его свидетельство нисколько не теряет своего значения, ибо он мог высказать только представление о правде, какое господствовало в современном ему обществе.